Сегодня, посреди юбилейного угара, местами приобретающего образцово абсурдные, анекдотические формы (
ижевский боди-арт,
красноярский торт в виде хатынского мемориала,
ветеранские посиделки в офисе екатеринбургской похоронной компании,
военная символика в уральской сети магазинов интимных товаров
и т. д.), нам хочется напомнить, что
9 Мая – день скорби
и памяти по миллионам жизней, загубленных бесчеловечной жестокостью и «чужих», и «своих» – командиров
и начальников, в испуге от предвоенных сталинских репрессий «ковавших победу», устилая поля сражений грудами «пушечного мяса»…
В прошлом году
мы опубликовали фрагменты фронтовых воспоминаний ленинградца
Николая Никулина (чем вызвали шквал как благодарностей, так
и проклятий). На этот раз – слово великому русскому писателю, воину Виктору Астафьеву. Предлагаем вашему вниманию фрагменты его знаменитого романа «Прокляты
и убиты».«Мертвые красноармейцы неделями лежали в землянках, и на них получали пайку»…Ивовые маты кишели клопами
и вшами. Во многих землянках пересохшие маты изломались, остро, будто ножи, протыкали тело, солдатики, обрушив их, спали
в песке, в пыли, не раздеваясь. В нескольких казармах рухнули потолки, сколько там задавило солдат – никто так и
не потрудился учесть, уж если наши потери
из-за удручающей статистики скрывались
на фронте, то
в тылу и вовсе Бог велел ловчить
и мухлевать.Песчаные пыльные бури, голод, холод, преступное равнодушие командования лагерей, сплошь пьющего, отчаявшегося, привело
к тому, что уже через месяц после призыва
в Тоцких лагерях вспыхнули эпидемии дизентерии, массовой гемералопии, этой проклятой болезни бедственного времени
и людских скопищ, подкрался
и туберкулез.Случалось, что мёртвые красноармейцы неделями лежали забытые
в полуобвалившихся землянках, и
на них получали пайку живые люди. Чтобы
не копать могил, здесь,
в землянках, и зарывали своих товарищей сослуживцы, вытащив
на топливо раскрошенные маты.
В Тоцких лагерях шла бойкая торговля связочками сухого ивняка, горсточками ломаных палочек.
Плата – довесок хлеба, ложка каши, щепотка сахара, огрызок жмыха, спичечный коробок махорки. Много, много пятен, язвочек
от потайных костерков вдоль полувысохшей реки, под осыпистыми ярами, издырявленными ласточками-береговушками.
По костеркам
и остаткам пиршества возле них можно было угадать, что люди дошли
до самой страшной крайности:
как-то умудрялись некоторые уходить
из лагеря, хотя тут все время
их всех занимали трудом
и видимостью его,
в степях и оврагах раскапывали могильники павшего скота, обрезали
с него мясо.
И уж самый жуткий слух –
будто бы у одного из покойников оказались отрезаны ягодицы,
будто бы их испекли на потаенных костерках…
Никто
из проверяющих чинов
не решался доложить наверх
о гибельном состоянии Тоцких
и Котлубановских лагерей, настоять на
их закрытии ввиду полной непригодности места под военный городок
и даже для тюремных лагерей
не подходящего.Все чины, большие
и малые, накрепко запомнили слова товарища Сталина
о том, что
«у нас еще никогда
не было такого крепкого тыла».
И все тоцкие резервисты, способные стоять
в строю, держать оружие, были отправлены
на фронт – раз они
не умерли в таких условиях, значит, еще годились умирать
в окопах.«Он еще был жив, шевелил ртом, из которого толчками выбуривала кровь»… Дожили
до крайнего ЧП:
из второй роты ушли
куда-то братья-близнецы Снегиревы.
На поверке перед отбоем еще были,
но утром в казарме их
не оказалось. Командир второй роты лейтенант Шапошников пришел
за советом к Шпатору и Щусю. Те подумали и сказали: пока никому
не заявлять о пропаже, может, пошакалят где братья, нажрутся, нашляются
и опять же глухой ночью явятся
в роту.