Накануне первого сентября нахлынули воспоминания. Приснопамятный 1991 год. Август, горячее время для директора школы: завершаются ремонтные работы, завозится мебель, принимаются на работу новые педагоги… Словом, как всегда, дел невпроворот. И тут в разгар рабочего дня со стороны Ленинского проспекта, рядом с которым расположена школа, нарастающий гул танковых моторов. Не поверив своим ушам, я рванулся на трассу. Колонны танков, передвигающихся в центр Москвы, — от этого зрелища перехватило дух, к голове прилила кровь, и я чуть не задохнулся от унижения.

Предшествующие годы перестройки были воистину золотым веком образования. Исчез идеологический гнет, в стране набирало обороты движение новаторов, как грибы вырастали авторские школы, стали возможны любые педагогические проекты. Да, многие из них сегодня кажутся наивными, но пьянящая атмосфера творчества создавала праздничное мажорное настроение.
А тут танковые колонны, цель передвижения которых в сердце столицы не вызывала сомнений: прервать демократические процессы, идущие в стране, осадить не в меру раскрепостившихся граждан, в какой бы сфере деятельности они ни работали.
Нас вновь собираются загнать в клетку? Да не бывать этому! И я, как многие москвичи, пошел строить баррикады вокруг Белого дома. Скажу откровенно, в ту тревожную ночь накануне планируемого штурма стоял не за Горбачева, не за Ельцина, а за собственное человеческое достоинство. «Мы не рабы — рабы не мы!»
Когда все разрешилось к нашей радости, на всенародное празднество не остался, необходимо было завершать подготовку школы к новому учебному году.
Дальнейшее развитие событий известно. Перебои с заработной платой учителей. В ряде регионов ее платили натурой. В Туле — пряниками и самоварами, в Гусь-Хрустальном — хрусталем. А в одном из регионов — мраморными надгробными плитами. Всю эту продукцию учителя вынуждены были реализовывать в свободное от работы в школе время, чтобы как-то свести концы с концами и обеспечить пропитание своим семьям.
Но вот что удивительно: педагогический энтузиазм учителей не убавился, творческий порыв педагогов не угас. Точнее, мне это тогда не казалось удивительным, поскольку с учителей сняли идеологическую и административную удавку, которая десятилетиями душила творческую инициативу людей.
Изумление эта ситуация вызвала у молодого министра образования Голландии Фрида Рицена, который приехал ко мне в школу в начале девяностых. «У нас в стране, — заявил он, — профсоюз педагогов немедленно объявил бы общенациональную забастовку. А ваши педагоги работают не за страх и зарплату, а за совесть». Пришлось напомнить молодому министру библейское изречение: «Не хлебом единым жив человек».
И все же золотой век образования продолжился и в девяностых. Ибо государству, перед которым стояли новые сложные задачи, было не до нас. И оно не вело себя как слон в посудной лавке, навязывая мелочную бюрократическую отчетность за каждый финансовый и педагогический шаг.
Не то теперь. Казалось бы, с финансированием и заработной платой все более-менее в порядке, хотя региональная разница в оплате педагогов при одинаковых нагрузках и трудозатратах отличается в разы. Но деньги есть, а профессионального счастья нет.