Что я могу сказать о войне и Победе? Все уже написано, рассказано. Но при этом столько наворочено фальсификаций и искажений, что возникает желание, пока ещё жив, дать хоть в ничтожном масштабе правдивую картину. И прежде всего – опрокинуть двойную ложь, вырастающую с угрожающей быстротой год за годом: с одной стороны получается, что сталинское руководство подготовило страну к войне, перед нападением Гитлера успело резко поднять обороноспособность СССР, а с другой стороны – якобы из-за внезапности нападения многое было сразу же потеряно. У врага оказалось огромное превосходство, чуть ли не задавили нас немцы лавиной танков и самолетов.

И то и другое неверно. Мой тезис таков: страна была к войне не подготовлена вследствие порочной и, говоря тогдашним языком, объективно вредительской политики Сталина, обезглавившего Красную армию накануне войны.
При этом и танков и самолетов было гораздо больше, чем у немцев, и качество их по большей части было не хуже, а лучше, и никакой внезапности не было, абсолютно все, кроме Сталина, не сомневались, что война начнется не сегодня-завтра, но страх перед начальством (следствие репрессий), боязнь проявлять инициативу, низкий уровень командного состава, непрофессионализм, бестолковость, неразбериха – все это сыграло роковую роль.
Ведь как готовились к войне? В песне «Если завтра война» из фильма, по которому мы, мальчишки, представляли себе будущую войну, лейтмотивом были слова «малой кровью, могучим ударом», а один куплет кончался словами: «и помчатся лихие тачанки».
Да, тачанками думали воевать, как в девятнадцатом году, и не случайно в начале войны Сталин назначил командующими войсками трех направлений своих старых дружков, «командиров-конников» Буденного, Тимошенко и Ворошилова, которых немецкие генералы моментально разбили в пух и прах.
Весь ужас в том, что ведь все были так приучены верить любому официальному слову, что нисколько не сомневались: так и будет, за пару недель победим. И первые дней десять после 22 июня мы все беспрерывно обменивались «новостями»: вошли в Восточную Пруссию и Польшу, на днях возьмем Варшаву и Кенигсберг.
Мне как раз исполнилось 15 лет, и я, дежуря на крыше в составе добровольной пионерской дружины, гасившей немецкие зажигательные бомбы, с досадой думал, что на войну попасть не успею. Но война затянулась, в 18 лет я надеялся, что успею повоевать, уже прошел подготовку и имел военную специальность минометчика, услышал, что мой год – 1926-й – начинают призывать.
Я подал заявление в военный комиссариат Советского района с просьбой зачислить меня в армию, получил резолюцию военкома: «В просьбе отказать как бойцу МПВО, имеющему отсрочку от призыва». Как рабочий Теплосети Мосэнерго, я состоял в отряде Московской противовоздушной обороны.
И до конца войны работал в Теплосети, и вот наступил этот день, 9 мая, и я плясал и пел на Красной площади. Видел счастливые лица, подбрасывал в воздух вместе со всеми немногочисленных фронтовиков, а также офицеров американской военной миссии; ведь разве можно было забыть, что только американское продовольствие осенью 1942 г. спасло нас от дистрофии.
Но что такое эта война, я узнал из первых рук, когда еще в начале 1942 г. работал санитаром в эвакогоспитале на улице Разгуляй. Долгие беседы с ранеными, прибывшими главным образом из-под Ржева, который Красная армия пыталась отбить у немцев почти полтора года, положив там, как потом подсчитали, минимум 700 тысяч человек.
Рассказы одинаковые, как под копирку: «Нас гонят из леса на голое поле, снег, немец кладет мины в шахматном порядке, кого ранят – хана, санитар до ночи не подползет, а мороз –20 градусов.» Ни один из раненых не был на фронте больше пяти дней. Но это не предел.
Мой сосед по квартире Марлен Попов, раненый в Сталинграде, рассказывал, что никто из бойцов, лечившихся в его палате, не был на передовой больше двух суток; подсчитано, что в периоды самых ожесточенных немецких штурмов в Сталинграде средняя продолжительность пребывания рядового бойца пехоты на передовой составляла 7 часов.
В стихотворении Бориса Куняева «Танковый десант», опубликованном в журнале «Дружба народов» (автор сам бывший автоматчик из тех, кого усаживали прямо на броню танка, шедшего в атаку), – такие слова: «Когда ревут стальные полчища, взвалив десант на бычьи спины, то командир живет лишь полчаса, а рядовые – половину». И конец: «Атака длилась меньше часа. В живых от роты – двое раненых».
Каждый вечер слушал по каналу «Культура» передачу «Моя великая война», и в каждом выпуске фронтовики говорят одно и то же: «Через несколько дней от дивизии осталась одна треть», или «Утром нас было 45 связистов, к вечеру осталось двое», и т. д.
В течение первых трех лет соотношение потерь было в среднем один к пяти, а в самых страшных местах (Мга, Синявино, Невский пятачок, Мясной Бор) – один к десяти. И только с середины 1944 года все стало меняться, и с каждым месяцем потери немцев росли катастрофически, все больше превышая наши, так что поля и леса под Берлином и Кенигсбергом были сплошь покрыты их трупами. Но это – конец войны. А в целом баланс жуткий.
Как можно не признавать очевидной истины:  ч е м  с и л ь н е е  в р а г,  т е м  ц е н н е е  п о б е д а.  А немец был силен, как никто. В октябре 1939 г., после победы над Польшей, Гитлер заявил, выступая на партийном съезде (цитирую по памяти, прочел в газете «Правда», эта речь фюрера, сталинского союзника, была напечатана почти целиком): «Мы создали армию, которая – я могу сказать это открыто – не имеет себе равных в мире».
Гитлер был прав. Такой армии, как вермахт, с которым мы столкнулись в 1941г., не было никогда. Знаменитый танковый генерал Гудериан, дошедший до Тулы (правда, так и не взявший ее), писал, что в первые годы войны любая германская дивизия могла победить втрое превосходящего по численности противника.
Констатировать это – отнюдь не значит клеветать на нашего солдата или принижать его. Наоборот, честь и хвала нашим воинам, сумевшим одолеть  т а к о г о  врага. Речь ведь не об их отваге и героизме – кто же будет это отрицать – а об уровне подготовки, о выучке, профессионализме, умении наладить взаимодействие родов войск, четкости и точности действий всех винтиков военного механизма.
Здесь немцы были гораздо выше. Более того: у немецких летчиков было намного больше налетанных часов при обучении, чем у наших, даже если наши самолеты были лучше; отсюда разница в потерях. Как пишет академик Юрий Рыжов, потери нашей авиации «были в три с лишним раза больше, чем у немцев» («Новая газета», 15.04.2015). И в немецких танках сидели водители гораздо более опытные, умевшие лучше маневрировать, и наводчики, более точно попадавшие во вражеские танки, что компенсировало слабость немецкой брони по сравнению с нашей.
Наши демагоги, генералы, доктора наук, литераторы буквально лезут на стенку от ярости, когда слышат, что наши потери были больше, чем у немцев; ведь это кладет тень на Сталина, а им важно реставрировать сталинизм. Главное – доказать, что сталинское руководство было на высоте. А надо отличать объективное, неизбежное от того, что было результатом пороков системы. Не приходится удивляться катастрофам и потерям первых лет войны.
Наоборот, надо дивиться и восхищаться: да, многие драпали и паниковали, сдавались в плен и дезертировали, но в целом нечеловеческие усилия, стойкость и самоотверженность, героизм бойцов и командиров Красной армии приносили свои плоды: генерал Гальдер, начальник генерального штаба сухопутных сил Германии, в своем дневнике уже в сентябре 1941 г. писал: «в среднем каждый день в Восточной кампании мы теряем 196 офицеров», а в июне 1942 г. констатировал, что за год войны вермахт потерял 1 миллион 300 тысяч человек, или 40,62% своего состава на Восточном фронте…» на отдельных участках экипажи танков противника покидают свои машины, но в большинстве случаев запираются в танках и предпочитают сжечь себя вместе с машиной».
Того, что совершила Красная армия за этот страшный год, не могла бы сделать ни одна другая армия в мире, я в этом уверен. Выстояла. Но цена могла бы быть намного меньше. Гальдер писал о русской тактике наступления даже в случаях, когда оно шло с дальних дистанций и не хватало артиллерийской поддержки: «атака пехоты с криком «Ура!» глубоко эшелонированными боевыми порядками (до 12 волн)… отсюда невероятно большие потери русских».
Во всех немецких военных мемуарах – невероятное удивление. «Наши пулеметы косят одну волну иванов за другой, а их вновь и вновь бросают по трупам прямо на смерть. Как же советские командиры не дорожат жизнями солдат!».
В тех же передачах «Моя великая война» наряду с упоминаниями о потерях ветераны все время говорят о таких вещах, как «разгильдяйство», «неразбериха», «бестолковые приказы».
Командиры, без раздумья бросающие полки и дивизии на верную смерть, чтобы взять высоту или деревню к такому-то числу, даже если нет достаточной артиллерийской подготовки; майоры и полковники, больше всего боящиеся не врага, а того, что их снимет или даже расстреляет вышестоящее начальство, если они в срок не возьмут такой-то пункт, пусть даже положат половину людей; особые отделы, СМЕРШ, почем зря расстреливающие бойцов и командиров по первому подозрению.
Что это все? А это сталинская система во всей ее красе. Бесчувственность и жестокость, полное пренебрежение человеческой жизнью, запуганность людей, всеобщая подозрительность, очковтирательство, показуха, самовосхваление и шапкозакидательство.
Полная растерянность и дезорганизация в критический момент, позорное бегство партийного и военного начальства из Москвы 16 октября 1941 года (как сейчас вижу эти черные «эмочки», загруженные семьями и чемоданами, мчавшиеся по Тверской в сторону шоссе Энтузиастов).
Нет, страна не была готова к войне, и народ, крестьянский по преимуществу, не хотел защищать Сталина с его ненавистными колхозами. Не потому ли за первые полгода войны в плен сдалось около трех миллионов бойцов и командиров?
Какую неприязнь, а то и ненависть к сталинской власти испытывали рабочие, выходцы из крестьян, вся судьба которых была сломана коллективизацией! Сколько матерных слов в адрес правительства я слышал в годы войны, сколько надежд на то, что союзники заставят Сталина распустить колхозы и ввести «свободную торговлю и вольный труд»! Как же, держи карман шире…
Только когда люди осознали, что речь идет о судьбе России, война стала поистине отечественной, патриотической. Русский народ и другие народы СССР, совершив подвиг, не имеющий себе равных в истории, победили самое дьявольское зло, какое когда-либо поднималось из глубин человеческой низости и порочности. Но для этого армии и народу фактически пришлось преодолеть пороки и уродства сталинской системы. И война была выиграна не благодаря этой системе, а вопреки ей.
А рассказывая студентам о войне, я всегда заканчиваю так: «Если из всего, что я сказал, вы запомните одно: из каждых ста юношей 1921, 1922 и 1923 годов рождения, отправленных на фронт после начала войны, вернулись только трое – вы уже поймете, какая это была война».