Бесконечно жаль, что мы познакомились и подружились слишком поздно. Так, к сожалению, бывает. Помню его страстное выступление в библиотеке. Тогда я его увидел впервые. Он говорил о том, что для объединения творческих людей города необходим свой журнал. Мне, не по своей воле потерявшему «Вагран», казалось, что это утопия. Что после смерти Надежды Николаевны Репиной уже ничего подобного в нашем городе быть не может.

Но я ошибся. В марте прошлого года Володя вдруг обратился ко мне, хоть мы и не были знакомы, с просьбой высказать своё мнение об альманахе «СУППЧИК», который был готов в черновом варианте. На мой взгляд, там было много недостатков, связанных с отсутствием всякого опыта такой работы у организаторов.

Я их высказал в надежде на исправление. Откуда мне было знать, что изменить уже ничего нельзя, журнал ушёл в печать. Но Володя проявил величайшую деликатность, искренне меня поблагодарив. Так завязалась наша переписка.
Меня поражала его творческая неуёмность, напряжение, с которым он работал. Мы дважды встречались. Я понял, что он очень болен. Что шалит сердце и есть другие проблемы со здоровьем. Понял, что такой напряг не пойдёт ему на пользу.

Но, казалось, это меньше всего его волновало. Вёл активную переписку с будущими авторами публикаций второго выпуска журнала, со своими единомышленниками, беспокоился о детях и внуках.
И, что меня поразило более всего, с помощь Интернета внимательно следил за литературной жизнью городов России, держал связь с земляками, уехавшими за границу или в другие города. Словом, жил полной творческой жизнью. И даже каждое «внеочередное» попадание в больницу воспринимал, по крайней мере, на словах, с юмором. Жалел, что врачи отрывают его от дел. Даже в последнюю свою поездку в областную больницу взял с собой ноутбук. Чтобы работать!
Мы говорили о многом. После публикации о первых забастовках в одной из городских газет я предложил Володе заняться этой темой, поскольку он знал те события «изнутри», жил в них не как организатор, а как участник, что очень важно для объективного освещения  сути происходившего. Оказалось, он давно и внимательно следил за всеми публикациями на эту тему по всей России, посоветовал мне познакомиться с ними, сказал, где их искать.
В своё время его попытки «разговорить» некоторых участников тех событий успехом не увенчались. Но отрицательный результат — тоже результат. Ведь по сей день в тех событиях остаётся много неясного, в чём стоило бы разобраться основательно. И Володя не отверг моего предложения.
Говорят, все болезни – от нервов, от стрессов. Паталогоанатомы в своих заключениях об этом не пишут. Им не дано знать, что переживал, о чём болела душа у человека перед тем, как ему уйти навсегда. Душа Володи болела о судьбе своего главного детища – о журнале. Сделав первый номер собственным потом и кровью с помощью библиотеки, полностью оплатив его выпуск собственными средствами, он делал всё, чтобы не обмануть надежд своих единомышленников на качественное продолжение диалога с читателями.
Он страстно болел за судьбу второго номера журнала. Но волею людей или случая фактически был отстранён от дел по выпуску на последнем его этапе. Это принесло ему немало душевных и сердечных мук. Его высокое мнение о работниках библиотеки сильно изменилось. Второго номера журнала он так и не увидел.
Возможно, чтобы заглушить эту боль, он с увлечением стал работать над темой о журналистах прошлого столетия. И работал над ней до конца своих дней. Хотел закончить к Новому году и опубликовать. Не довелось, к сожалению. Но кое-что успел.

Ему довелось общаться с нынешними «журналистами». Ничего, кроме разочарования, он от этих встреч не получил. Потому и решил показать, какими были журналисты прошлого века. Последнее письмо от него я получил накануне его отъезда в областную больницу. Володя прислал один из вариантов своего творения, просил «навести критику».
Он был открытым, честным и порядочным человеком, верным товарищем и другом. Возможно, сегодня он ещё видит нас оттуда и уже знает, кто есть кто из тех, с кем он общался. Да упокоится его душа! Ибо подавляющее большинство знавших его скорбят о невосполнимой потере, помнят и будут помнить.

Юрий СЫСУЕВ.

ИЗ ПИСЕМ ВЛАДИМИРА ГЛУШКО

Год прошёл с той поры, когда пятого мая в типографии кончиком пальца потрогал, взял в руки и понюхал первый номер СУППЧИКа! Он предполагался, как «сигнальный». Как приглашение к не показной, а к настоящей дружбе. К настоящей, требующей лишь согласованных действий в сложнейший момент нашей Истории, когда мы все раскорячились — одна нога в лодке, а вторая на берегу, и любое несогласованное телодвижение приведёт к неминуемому «бултых».
Господи! Вразуми! Не дай бултыханию, а оно может стать кровавым! А к дружбе — настоящей! — мы готовы давным-давно. Оставалось  уговорить, сподвигнуть к ней грамотных, и вот…журнал! Он был как примерный вариант независимого печатного органа вскладчину и — с живым направлением, т. е. с настоящим вектором! — к нам (простым смертным).
С настоящим словом знающих, о чём говорят, истинно-грамотных с одной стороны и готовых к пониманию такого слова с другой, т. е. всех нас. Ведь ни для кого не секрет, что по-настоящему грамотные люди есть во всех структурах власти и везде есть люди, готовые на созидание.
Кстати многие (точнее, преобладающее большинство), из так называемых грамотеев, получили своё высшее образование за счёт родителей и нас. Ведь им, а не нам, проводили дополнительные «консультации» по всем предметам перед самыми выпускными экзаменами заслуженные учителя. Их, а не нас «вели» в ВУЗах. А, мы — это… Ну, не знаю я, к какому классу себя отнести, на Урале явно преобладающему…

Мы — это внуки «врагов народа» и «коммунистов», дети-метисы «политкаторжан» и «комсомольцев-добровольцев». И мы, всё-таки, по-особому, более мягко, а не только радикально оцениваем и понимаем происходящее вокруг (давно уже полным-полно смешанных браков внуков и правнуков, когда-то непримиримых врагов). А как иначе? Не было бы этой страницы в книге Истории России, не было бы и нас, ездивших по полу на одних горшках, игравших вместе одними игрушками и живших интересами одного двора-улицы-города…
Точнее, к примеру — я… одной своей половинкой загорал бы сегодня с бокалом отборного вина в Крыму, а второй в полях рязанщины бродил и вспоминал Серёгу, соловья российского и хулигана. Дефицит хорошего (настоящего!) слова и поступка истинного интеллигента очень востребован. Так хочется верить в порядочность. Лишь поэтому и я вновь доверился не чужим, а своим, доморощенным интеллектуалам. Поверил! В очередной раз. И даже «сделал», когда понял, что «не пускают», что под маской доброжелательной помощи вновь кроется хладнокровный расчёт на гибель. Никакого подвига я не совершал, я спасал хорошее начинание, как делали это неоднократно другие, пусть в иных ипостасях.

Лекарь, пекарь и аптекарь, известно всем, нужны для тела,
Но всё ж важней – библиотекарь! Он — чтоб душа не «похудела».
Он, словно в лучшем ресторане, голодной душу не отпустит,
Надежды наши не обманет: «слезу» подаст, спасёт от грусти…
Веками выдержанный «хмель» не спит на полках, колобродит.
Не веришь? Сам сходи, проверь. Я ж… упиваюсь там — не вроде.

И вот… результат. Журнал вышел! Казалось бы, что ещё надо было сделать для раскрутки хорошего проекта, который очень кстати попал в общее направление страны? Да ничего особенного делать уже не надо было за исключением одного — не мешать. Однако… закон курятника, где основа «подсиди верхнего и обгадь нижнего» да слова (не чужого, а нашего местного поэта) «осторожность сильнее добра» посадили очень прочно (уже и корни проросли, вставать и отрывать больно) в зрительский партер почти всю творческую интеллигенцию города. Пожалуй, можно констатировать факт: костяк закостенелый окостенел. Жаль, но… нет уж сил и веры, и соратников-мужчин, и правы были вы, когда мне написали «…ещё бы сохранили эту связь…», имелась в виду неразрывность связи поколений.

Эх! Вытесняет книги интернет!
А может ничего плохого в этом нет?
А может это мы от жизни отстаем,
И зря гордимся тем инвентарем?
Да, на бумагу спрос растет в народе,
Но Вы и я… мы за компьютерами вроде…
Как не крути, но в виртуальном мире перевес,
Не задержать нам книгами прогресс.
(Рецензия на «О серьёзном с иронией» (Владимир Глушко 3) http://www.stihi.ru/2013/03/06/8219.

В ответ на эту публикацию получил вот такие комментарии:

Сколько ж было!
Чудо из чудес
поставляет каждый день прогресс,
но веками всё же интерес
не ослабевал к простой пословице.
И ведь рубили… фразы топором!
Там, где слово на бумаге молвится.
Я к Интернету отношусь с добром.
Но и в стихе своём я не обмолвился:
безымянный модератор слов кнутом
из бумаги словно пыль не вышибет -
обломится.
(Вячеслав Бесколесный. 08.03.2013 02:01)

Фото – чудо! И катрены – хороши!
Афоризмами «пьянит» стихотворение…
Этот маленький шедевр большой души…
Колдовское грусти в радость претворение.
(Елена Большакова. 25. 04. 2013 22.21)
__________

Раньше я уже посылал вам кое-какие мысли и письма. Можно ли мне и далее, по мере разборки переписок, их вам пересылать? Вдруг да что со мной… и пропадут эксклюзивные (не мои, естественно) строки. Противно и стыдно, что вновь «костяк окостенелый», не приняв во внимание даже уже заявивших себя авторов (о только-только начинавших нам верить и не говорю), вновь поднял голову, «танцует» на формальных собраниях не единожды опробованный и вечный танец «Два притопа, три прихлопа».
Всем хорошо – и отчётность есть, и можно с аппетитом есть. Но дело ещё и в том, что при катаклизмах в моём компе специалисты, с моего разрешения (из-за нехватки времени не проверял особо) удалили много переписки с иногородними и зарубежными авторами. Споры, согласования вычитанного и т. д. А ведь именно это и характеризует всю кухню – по-настоящему, не для отчёта.
Написал словосочетание «не для отчёта» и сразу нашёл оправдание своей недальновидности: отдельные, особо острые и, на мой субъективный взгляд, важные для принятия коллегиального решения выдержки из переписки отсылал в библиотеку. Считал, что их там собирают в отдельную папку, что, когда соберёмся, выскажу свои мысли по той или иной правке и добавлю слова к письмам-запискам. Зря поверил! Ни разу ведь не собрались для хорошей работы над вторым номером. Всё происходило кулуарно, меня и других энтузиастов просто использовали и отбросили, когда стали невыносимо любопытными…

… А теперь главное, из-за чего решился отвлечь вас на свою персону.
Не смогли бы вы мне прислать как можно больше имён работников газеты, их должности, в том числе и рабочих, типографских работников и хотя бы маломальское описание их характеров. В Омске, на встрече с писателями в библиотеке им. А. С. Пушкина услышал замечательную зарифмовку имён, фамилий, должностей и заслуг. Не отпускает теперь меня неверная и коварная муза, держит, приспичило вот… надумала рожать, и надо мне поспешить, пока очередной «выкидыш» у неё не случился.
Не подумайте, что хватаюсь за семь дел и ещё на столько же гляжу. Нет, всё нормально, все мои начинания потихоньку двигаются в нужном направлении. Но та, замечательно прочитанная, прекраснейшая композиция не даёт покоя, захватила по-настоящему. Тем более, что я уже пробовал это делать с именами погибших в локальных войнах. Всего доброго. 12.08.2013. В. Глушко

С текстом (о журналистах) в этот раз немного работал, но хорошо почитал письма и теперь, думаю, смогу продолжить. Есть ли у вас что-либо из работ Р. Пепеляева? Жду, надо. Это третий автор-рабкор, которого мне хочется выделить и уделить побольше внимания. Весьма поучительно будет для современных КулеБяков. Мне их жалеть и, тем более миндальничать, не хочется. С М. Ложеницыным я ещё не закончил – чем больше вчитываюсь, тем больше хочется вставить его афоризмов. Вот что значит – посмотреть с другого времени. Пока набросал в таком виде, позднее почищу – сокращу и более корректно подберу строй и ритм выдержек из сочинений. Ну вот, пожалуй, основное сказал. До свидания.

Добрый день. Какой материал! Преогромнейшее спасибо за такую сильную информацию. Теперь бы не заблудиться в ней. Решил прерваться и разобраться основательней. Вопросы уже есть, но задавать их пока не буду — это будет дополнительный поток информации, а у меня пока времени нет совершенно. Сегодня выезжаю в Ек-бург, надо удалить на правом веке какой-то нарост, наши не взялись, а он мне мешает и продолжает расти. Пока еду на консультацию и обследование по поводу «качества» и возможности её удаления. Могут не взять из-за свежих проблем с язвой.
Задержусь там на неопределённое время, т. к. надо ещё и дочери помочь — дать ей хоть мало-мальский продых. Одна она у меня там воюет с тремя богатырями. Муж помогает лишь по возможности — урывками, современный ритм жизни не позволяет ему расслабиться. Это не означает, что я ухожу в декретный отпуск. Работать буду, и вас прошу высылать мне свои замечания, предложения и находки. Компьютер беру с собой. Не хочу терять ни одного дня. В Ек-бурге у меня будет возможность просматривать почту. С дочкиного компьютера буду заходить в неё и копировать всё, что мне понадобится.

От притока информации пыл не остыл, скорее, наоборот, испугало лишь отсутствие времени. Его очень-очень мало, и — это даже хорошо, к назначенному сроку будет нечто, с чем можно будет продолжить работать. Но это нечто должно быть крепким, как фундамент под шахтным копром, должно представлять из себя отдельный готовый блок, который может жить отдельной жизнью. От которого можно будет оттолкнуться для изготовления таких же историко-творческих блоков-творений.

Здравствуйте. Чуток прибавилось, взгляните. Как направление сойдёт.
Есть исправления по всему тексту, но — это всё пока… пока… пока…из далёка-далека и в тумане:

ВЗГЛЯД НЕРАВНОДУШНОГО ЧИТАТЕЛЯ

Родившись  в середине века (зазорного в чём, право ж, нет),
Хочу сказать про Человека, и про его Мораль тех лет.
Для всех был век ушедший значим. Так много в нём произошло,
Что дни те, вспоминая, плачем: мол, было Время, жаль, прошло.

Мне хочется с вершины века словесную оценку дать.
Так рассказать, чтоб Человека в нём и сегодня распознать.
Не паразитами–словами, без всяких «мать…» и «перемать…»,
Про всё, что видел сам глазами, и, как понял, – так написать.
Я ж повидал…всего–не мало, и много слышал от дедов–
Про революции начало, про войны много было слов…
К тому ж здесь рос, учился, строил, по срокам строек вёл года,
И под землёю обустроил подходы к месту, где руда…

А, впрочем, вы судите сами. На то у всех свои «усы».
Лишь помните, сегодня с вами ведём разбор людской Красы.
Как мне сказать о ней без болей, какой для всех бы взять пример,
Чтоб и под солнцем, и в забое, никто уж возразить не смел?
Давным-давно мне нет покоя:  ну, как же правильней сказать?
Не вдруг придумалось  такое: Красу в шпаргалках поискать!
Шпаргалочки –они ж газеты! Как просто, словно «раз, два три».
Уж в них-то всё есть про секреты, бери подшивку и смотри.

На радостях от озаренья… быстрей, быстрей, пока вольны:
Я — в «храм»! Бегу без промедленья!..Туда, где Мысли соб-ра-ны!
И вот уже в библиотеке для вдохновения готов
Я, как таблеточку в аптеке, по предписанью докторов,
Беру подшивку и листаю…О, боже ж мой, какой эффект! –
В ней фотографии мелькают, карикатуры шлют привет.
Слова и фразы, соревнуясь, от нас желанье не тая,
Колоннами, собой любуясь, жмут фотографии к краям,
Чтоб вставить в строй ещё хоть слово,
Чтоб было больше нужных фраз.
На «шапках» поменять готовы «павлиний»шрифт на «в самый раз».
Вот это – да!.. Уррра!.. Награда!.. Ууух, дел-то, сколько и идей!
Но перейти, пожалуй, надо уже к фамилиям людей.
И прежде среди всех «шпаргалок» ту, что постарше, отыскать,
Чтоб под статьями с меток-галок, сдувая пыль, их прочитать.

Открыл газету, так бывает, великолепный результат!
Людмила Базил вспоминает, как много лет тому назад
Она молоденькой девчонкой в отделе писем на порог
Шагнула: «Здравствуйте…» – не звонко, и, кто же ей тогда помог?
Редактор Анатолий Мальцев не только ей одной помог.
Он с сигаретой между пальцев своей иронией так мог
Всем объяснить, откуда уши у той-другой статьи торчат,
Чтоб, вразумление послушав, плясали перья у девчат.
Он терпеливо и толково учил учеников своих:
«Своё лишь говорите слово»! –Л. Перцевая среди них.
И тут, пожалуй, будет к месту, друзья, о том вам рассказать,
Как в очерки, в статьи ли «тесто» умела Люда претворять.
«…Когда уже в «Социндустрию» её перевели от нас,
Секретари заистерили, для трёх пришёл последний час…».
Секретарей обкомов сняли! Вот это – истинный талант!
Так написать, чтобы не смяли, но и поняли, кто «атлант»!

Да, «Правда севера» талантам дорогу в жизнь найти могла,
Большим духовным провиантом снабжала всех и берегла…
Работали и жили дружно, забыв про личные дела,
Ночами делали, бывало, газета всем была нужна!
А по-другому как иначе? У всех на то один ответ:
«Район не стонет и не плачет, и нам скулить резону нет!».
Район  уральский, он особый… и кто в нём только не живёт!
Шахтёрский люд наш – высшей пробы! – по добыче рекорды бьёт.
Есть «высланцы», «враги народа», есть «комсомольский оргнабор»,
Есть «ленинградская порода» и «тихвинцы» — как на подбор.
Есть белорусы и литовцы, татары и казахи есть,
И молдаване, и эстонцы живут, не уронивши честь!

И все они газету ждали. И даже больше, среди дел
За стол садились и писали про радость, боль и беспредел.
В редакции, в отделе писем, не отвергая важность тем
(ответ от них едва ль зависел), всегда помочь старались всем.
Руководила тем отделом для жителей «родная Мать»!
Она считала главным делом нуждавшимся защиту дать.
Еманова, звать Серафима, всем помогала, чем могла.
Не шла, радушничая, мимо, и сотням руку подала!
Средь поколений журналистов она – как Уникум слыла.
К тому ж ещё, не полем чистым, войну Великую прошла.
Вот потому, когда почила, пришло полгорода почти, –
Просили тихо: «Маме милой воздай же, Господи! Прости…».
Воздалось! Памятью народной, любовью искренней людей.
От этой ветки благородной династия пошла врачей!
Дочь в детской клинике спасает детей от всяких разных  мук.
В центральной городской  успешно трудиться начал Фимин внук.

А были ли ещё такие? Конечно же, секретов нет!
Все «от души» и «золотые»…газетчики тернистых лет.
Они под бдительным вниманьем интеллигентов высшей пробы
Смогли б писать без пониманья статьи о людях в грязных робах?
Смогли б обманывать беспечно, мол, «надо просто подождать»,
Что «катаклизмы быстротечны», и, что «не нам про нас решать»?
Нет! Не могли, ведь не боялись (от власть имущих) наказанья.
Работали, и все старались, чтоб не было не-до-соз-нанья!
Что б все прекрасно понимали, о чём ведут прямую речь,
Что ни о чём не умолчали, что не «сырым» топили печь!
И потому-то, вот, в духовке пирог свой так могли запечь,
Что и читатель без сноровки в начинке оценить мог речь.
Стишок румяный, сдобный очерк иль с острым перцем фельетон –
У всех по вкусу был свой почерк. А фельетоны пёк лишь… он!

И кто же это? Прямо скажем: завпромотделом Климаков.
Он с перцем и пером отважным, как пионер, «всегда готов».
Спецкор! Не только этим славен красивый умный человек,
Он после Пакина возглавил газету не случайно, – нет.
Четыре года был он главным. Редактором умнейшим слыл.
Корабль в волнах вёл очень плавно, зря не растрачивая пыл.
И вот итог: в четыре года, пока он у руля стоял,
Тринадцать тысяч из народа смогли начинкой обаять.
Рентабельной газета стала! Читатель столь поверил ей,
Что надобность совсем отпала клясть руководство и чертей.
Можешь спросить у Вячеслава, чему обязан, сей успех?
О, Дмитрич жив, ответит: «Слава – поняли все!– не для утех.
В редакционном коллективе немного было нас совсем.
Но вдохновенно все трудились над освещеньем важных тем».
Ещё он строил склад бумаги, при нём под боком встал гараж…
Короче, делал Дмитрич дело, а не какой-то там мираж!

Стал повторяться: «главный», «славный»?
Точь в точь, как птица-попугай.
Пора уж сделать очень плавный… (а ну, шпаргалка, помогай).
Ты покажи-ка мне, подружка, кто настоящий был рабкор.
Скажи скорее, чья «ватрушка» и «шанежки»… как на подбор?
Да это ж,Ксения…
Хрисанфовна!
Творенья Прокопенко шлёт!
«…Как Природа, от Основ слова к картиночкам берёт.
Всё обстоятельно обскажет: чем дышит город, как живёт…».
А про неё нам кто расскажет?.. А. Н. Попова подберёт
Слова такие, чтобы в душах, сверкнув, не гас тот огонёк,
Который посылает, слушай…нам сердце женское поёт.
Слова-оценки даже в прозе, как песни соловья звучат,
В её букетах (роза к розе!) шипы-иголки не торчат:
Естественность в каждом движении!..
В голосе, в позе, в словах,
Как в зеркале – отражение жизни, мысли, души в стихах:

«День и ночь у людей работа:
Вот на смену забойщик спешит, –
До горячего, жаркого пота
Будет он добывать боксит…

Вот больница и врач-целитель
В синем свете склонился к больной…
Вот с вечерних занятий учитель
Возвращается поздно домой…».

«Северяне! Таёжники! Терпеливцы!
Хоть мороз, хоть тайга, а держись!
Нет, какие мы всё же счастливцы,
Потому что борьба – это жизнь!
Потому что боксит – рожденье,
Потому что леса – это рост,
Потому что реки – движенье,
Потому что лёд – это мост!
Потому что север – закалка,
Где мороз выжигает гниль.
Потому что нутром, а не палкой
Строим мы эту светлую быль…»

«…Притихли сосны над Ваграном,
И песни вьюга не поёт,
И мальчик с новеньким баяном
Учиться музыке идёт.
В своей прекрасной новой школе,
При ярком пламени огней,
Сыграет он о светлой доле
Отчизны-матери своей.
Сыграет он, чтоб Мать-Отчизна
Росла, мужалась и цвела,
И чтоб над всею нашей жизнью,
Как солнце, музыка плыла!..».

«Ещё декабрь, –
твой месяц-снежник,
Земля в спокойном белом сне…
Но зреет маленький подснежник
В её надёжной глубине.
Когда же бурные потоки
Уносят талые снега, –
Вдруг оживают жизни соки,
И просыпается тайга.
А он, ну, словно бы цыплёнок,
Проклюнув мох своим носком,
Мохнатой ножкой, как спросонок,
Вдруг встанет, весь пушист и тонок…
Над бело-пенистым ручьём»…

Когда она всё ж успевала стихи такие вот писать?
Завгороно! – ведь  уставала, но не могла не показать
Свой взгляд на жизнь: как понимает, как видит тот-другой момент,
Что гнев иль радость вызывает, чему воздвигла б монумент.
Не потому ли сам Родыгин слова принял… и написал
Для фильма песню! Хор, как книгу, ту песню-сказку прочитал.
К. Кацман, Волков Анатолий, да и Чудинов Ростислав,
Мелодиям  давая волю, единства показали сплав.
Всё оттого, что из глубинки и от семьи учителей
Душой взросла, храня картинки нелёгкой юности своей.
Питаясь истинно народной, наимудрейшей правотой,
Она по совести – достойно! – жила. И шла дорогой той,
Которую не выбирают, а той, что всех сама найдёт!
Чья совесть о других страдает, с дороги верной не сойдёт:

«Вновь повела она их по страницам,
Разбирая трудные слова.
В классе тишь. Опущены ресницы.
Трудится ребячья голова.
Вот читает медленно, упрямо
Летних игр, мальчишьих, командир
Вслед за тёплым, милым словом «мама»
Светлое, большое слово «мир»!
«Мир!» – пестреет чётко на листочке,
«Мир!» – сверкает пропись много раз.
«Мир!» – слагают все поодиночке.
«Мир!» – могучим хором вторит класс.
А она, любуясь малышами,
Как бойцами мудрый командир.
Детскими, доступными словами
Объясняет, что такое мир…».

А вот стихи другого рода. Читаю… Кто их сотворил?..
Вновь представитель от народа, звать – Ложеницын Михаил!
Возможно, читатель мне скажет,  легко, мол, о прошлом писать,
Когда уж никто не накажет и можно, сколь хочешь, стенать.
Скажу всем я так, коль уж начал: – Поэты, как наш Михаил,
О жизни, своей, ведь не плачут – о Времени он говорил!
О времени – том, что когда-то не просто коснулось его.
О времени – том, что солдаты ценили превыше всего.
О времени – том, что сурово, но значимо будет в веках.
О времени – том, где и слово кричало об общих делах…
Писал, по словам Климакова, «о быте, царящем вокруг»:
Минута, строфа уж готова о том, что узнал только, вдруг.
А что про него нам Попова в печати решила сказать?
«…Из жизни в стихах тех основа!.. О правде сумел написать…
Читаешь, и, диву даёшься: сидел… без вины виноват…
Но вряд ли ещё в ком найдётся душа, как сестра!.. сердце — брат!..».

«Снежной пыли ураган поднялся.
Пролетел меж окон и оград,
В Петропавловск с гиканьем ворвался
Беляков карательный отряд.
Взят Баянов Павел с Кузнецовым,
Четверых ещё к ним подвели,
Тех, кто был доволен строем новым,
Тех, за кем односельчане шли.
Их друзей, кто, сжав в руках мозоли,
Выдал взглядом ненависть к врагу –
Палачи плетями отпороли,
А шестёрку увели в тайгу.
Расстреляли. Но народ не сдался,
Не смирился перед тьмой и злом.
Красный флаг опять взлетел, поднялся
И зареял гордо над селом…».

«Теперь средь таёжных просторов,
Во всём современный вполне
Раскинулся город шахтёров,
Известный повсюду в стране.
Пусть очень и очень он молод,
Но слава его – велика.
Быть может, и правда, наш город
Лежит на путях Ермака…

«Как много людей знаменитых
Выходит из шахтных клетей, –
Как наш Нигмаджан Минзарипов,
Таких же,  как Конев Андрей…
Строителей славных отряды
На месте дремучих лесов
Сдают нам досрочно громады
Красивых жилых корпусов.
Асфальтом дороги покрыты,
Кусты и деревья цветут,
Скамейки (и те не забыты),
Весёлый уют создают…».

 «Я получил твоё посланье,
Агрыз припомнил, поезда,
И… сразу «вызвал» на собранье
Тех, кто в тридцатые года
Ударно, не жалея пота,
На местном транспорте работал.
И, как по щучьему веленью,
Ко мне «явились на совет»
Все те, которых, к сожаленью,
Уже давно на свете нет…
И Шнейд явился, и Латыпов,
Серёжа Вяшкин, Лоншаков,
И много мною позабытых
Тогдашних передовиков…
«Квартира» полная набилась
Таких, какими высоко,
Когда-то станция гордилась,
И паровозное депо!
Уж я открыл начало «съезда»,
Как за окном мелькнул дымок,
И сразу – у дверей подъезда –
Сердито заревел гудок:
Он! У дверей и без изъянов,
Всё также весел и плечист
Заходит… гитарист Степанов! –
Мой паровозный машинист!..
Приехал! Всё-таки… недаром
Я с ним поездил кочегаром!..
Когда ж земле его предали,
(обряд солдатский сотворя),
Три залпа из двустволки дали
Его товарищи-друзья.
Когда его похоронили,
И снег могильный холм закрыл,
В Агрызе (кое-кто) «звонили»,
Что он того… троцкистом был…
Степанов был любим в народе!
Зря клеветали, что скрывать:
Во время культа было в моде
Друг друга грязью обливать…
…Ну, собрались мы, задымили…
Бутылок несколько нашлось,
На стол закуски навалили,
Как в сказке! – где, чего взялось? –
И заседанье началось.
Цензуры нету в разговоре, –
Пускали в ход и матюки.
Все вспоминали смех и горе,
Как вспоминают мужики…
… – А, помнишь, ночью постучался
К тебе сосед, что рядом жил?
Ты до того перепугался,
Что чуть в штаны не навалил!
– Любой струхнул бы, кто бы ни был…
Я думал – «чёрный ворон» прибыл…
«Сидели» чуть не до рассвета,
Смех временами грохотал! –
На стенке не было портрета,
Который… нас тогда пугал.
Петух пропел на чьей-то крыше
Сигналом звонким, молодым,
Звук голосов стал тише, тише…
И всё исчезло, словно дым…
Почти что всех, кто здесь воспет,
Давным-давно на свете нет.
В «ту пору» не был я седым –
Был, вместе с ними, молодым…».

«…Я мыл полы у них в палате,
Носил им кипяток, обед,
И то же, хоть ходил в халате,
«Тянул» ярмо «постылых» лет…
Я банки с пенной мокротою,
Из под кроватей доставал,
(хотя и матерясь, порою),
В уборной тряпкой промывал.
Трудом заполнить я старался
Мрак безнадёжной пустоты,
И делал вид, что не боялся
Туберкулёзной мокроты…
И вот, однажды, в той палате,
В той комнатушке небольшой
«Бедняк» на угловой кровати
Расстался со своей душой…
Лежал он простынёй покрытый,
Едва-едва начав свой век,
Лежал, по-лагерному бритый,
Холодный, мёртвый человек…
А рядом в тумбочке больничной,
Как «вклад» владельца своего,
Накоплен был «запас» приличный
Пайков, не съеденных, его
(хотя больничный мал паёк,
кто чует смерть, тот – не едок).
И вот зовут меня ребята,
Которых тут осталось шесть:
Мол, присудила вся палата
Тебе весь хлеб, который здесь!
Не ожидал я той награды. –
Они ведь сами есть хотят,
Они ведь сами крошке рады,
И, вот, меня – благодарят!
Но – нет! Клянусь! Не взял я хлеба!
Но… с благодарною слезой,
Сказал, что мне его – «не треба».
«…Делите, братцы, меж собой!».
Хочу, что б свет награды этой,
В моём сознании не гас,
Что б мыслью, радостью согретый,
Он скрасил мой последний час…».

«Выл натужно слабый вентилятор,
В шахте свет не радовал собой –
На троих один аккумулятор
Мы имели, уходя в забой…
Жутким треском кровля человеку
Предрекала близкую беду,
Лошадёнка тонкая по штреку
Волокла в вагончиках руду…
На ходу частенько задевали
За сосульки каской горняки.
И свирепо шахту продували,
Всю насквозь, лихие сквозняки…
И, взлетая меж валунных кочек,
Застревая часто на ходу,
В «восстающем» маялся скребочек, –
Торопясь на люк согнать руду…
Мы скребку лопатой помогали.
А в забое, ставя крепь стеной,
Лес лебёдкой дохлой поднимали,
Помогая технике спиной…
Чуть туман отпалки рассосался,
Чтоб на штреке потным не дрожать,
Каждый вновь в забои поднимался,
За лопату и за тачку брался,
Чтобы дело дальше продолжать.
Здесь добычу только начинали…
Подбираясь к рудной целине,
Под завал, бывало, попадали
И… в руках с лопатой умирали,
Как бойцы с винтовкой на войне
(правда, всех без залпов хоронили,
где-то близко, может быть, в тайге, –
на машинах быстро увозили
с деревянной биркой на ноге)…
Кончив смену, грязным, мокрым роем
Мы из шахты лезли на-гора,
Встав в колонну, вновь «позорным» строем
Возвращались в лагерь – «до двора».
Ночь. Мороз. Жестокий ветер режет…
Долго шли, порой, не чуя ног,
А по снегу, как железный скрежет,
Нёсся скрип промёрзнувших сапог…
Как броня спецовка нас сжимала,
Холодил до сердца мокрый жим.
Расписалась в памяти Урала
Ярость тех военных… лютых зим.
Конвоир, ощериваясь нагло,
В шапке, в шубе, в валенках… орал:
– Шире шаг! Живей, замёрзнешь, падло!
Ух, фашисты, чёрт бы вас побрал!..
А весной сильней тоска  о воле!
Так у всех, кого бы ни спросить.
Без вины ужаснее (тем боле) –
Эту боль в себе переносить…
Работящий был один товарищ.
Пожилой. Не тратил лишних слов.
Раз, когда мы с шахты возвращались,
Он, внезапно, вышел из рядов,
И спокойно, словно бы лениво,
Прочь пошёл от нас и от солдат!
И тот час же гулко… торопливо
Простучал конвойный автомат.
И когда мы мимо проходили,
Он лежал, уставив в небо взгляд,
Словно взять хотел с собой в могилу
Свой последний солнечный закат.
(он строй нарушил – это ясно,
но жить устал – сидел напрасно).
Город мой на Северном Урале,
Не забудь, что скальный грунт рубя,
Арестанты шахты создавали,
Арестанты мощь страны ковали,
Арестанты строили тебя!..

Не зря копались мы в боксите,
Он День Победы дать сумел.
Те, кто «уснул», спокойно спите,
Кто жив, свой подвиг оцените,
А о наградах… не тужите –
Их Ленин тоже не имел! –
В честь тех, с кем прибыл на Урал,
С кем «отбывал», руду давал –
Для славы мёртвых и живых
Я создал этот стих…».

«…Мы в борьбе со стихией мужаем,
Мы идём в глубину сквозь века,
Мы богатства страны умножаем
Богатырским трудом горняка…».

«Мы крылатой рудой многим бедам
Пресекали дороги не раз,
Путь к военным и мирным победам
Начинается в шахте у нас…».

К сожалению, на этом наше общение прервалось. Навсегда… Надеюсь, не только я, но и многие будут благодарны Володе за  добрые строки о журналистов прошлого века. Можно было бы не вставлять в его текст стихи авторов, о которых он говорил. Но это было его желание: показать то, что следует знать и помнить сегодняшнему поколению. Оставляю так, как он задумал. Это его право.

Подготовил к печати Юрий СЫСУЕВ.