Краткий очерк о жизни прекрасного человека - Юрии Николаевиче Сысуеве
В 93-м мне крупно подфартило. В 27 лет я стал редактором газеты «За бокситы». По сути дела, еще пацан, хоть и прошедший армию. Мне попался коллектив из трех человек, ну, очень неоднозначный. Двое из трех женщин круто конфликтовали между собой.

Утро начиналось с ругачки между ними. Доходило до того, что они били друг друга подшивками газет по головам. Потом вроде все успокаивалось, и начиналася рабочий день. Я тогда вовсе не знал, как на это реагировать. Они писали докладные друг на друга начальству. А руководство молчало. Позже я понял, почему. Но значительно позже понял.
Одна из «конфликтующих сторон» являлась доносчицей тогдашнего руководства СУБРа. По этой причине ей было позволено все. А я, пытавшийся урегулировать конфликт в коллективе, просто попал под раздачу. Типа, терпи, у тебя и так хорошая зарплата. Да, зарплата была неплохая, и в первый же год моего пребывания в несуществующей сейчас газете «За бокситы» мы с женой смогли съездить на море.
К чему это я сейчас? А к тому, что хочу вернуться в чуть поздние времена, где я и узнал Юрия Николаевича Сысуева — редактора газеты «Правда Севера». Он бы решил такую ситуацию. Но не я…
Ну, по порядку. Мне было-то тогда чуть больше 20-ти. Помыкавшись по распределению по просторам Пермской области вместе с моей женой — Ларисой Чернышевой, кстати, профессиональной журналисткой, и, как и я, закончившей факультет журналистики УРГУ, мы чудом в 90-м смогли вернуться в родной Североуральск. Подвернулась квартира по обмену (тогда еще продажи-то никакой не было).
Я хорошо помню, как мы на детских саночках в лютый мороз везли по прибытию в Североуральск какие-то вещи в квартиру, на которую обменяли тогда то, что имели в Пермской области, и думали о том, куда же нам устроиться на работу. А вариант был один — только в «Правду Севера».
Уже на следующий день, вселившись в необжитую и полузабытую кем-то квартиру, мы уже шли в редакцию «Правды Севера». Хорошо помню тот день. Он сидел очень напряженный и какой-то отстраненный. Сказал «да» — журналисты нужны. Сначала приняли меня. Потом Ларису Чернышеву.
Небольшое отступление. Надо понимать природу явлений того времени. Тем, кто был там, я ничего не объясняю. А говорю только для тех, кто там не был. 89–90 год — повальный дефицит. Для нашего родившегося ребенка мы занимали очередь в магазине «Молоко» в 5 утра, и там уже была очередь.
Из того, что было в магазинах (я же про Пермскую область говорю) — крупы и «Завтрак туриста», плюс к этому гнилая картошка, которую продавцы уже сами не набирали, а предлагали самим покупателям подойти к деревянную ларю и выбрать. Да, можно было выбрать полугнилую, но руки погружались в некую картофельную кашу. Это об особенностях жизни тогда в разных регионах.
Мы тогда приехали в Североуральск, зашли в магазин, и глаза разбежались — такие продукты! Североуральск в то время по сравнению с соседними регионами жил даже очень хорошо. Правда, начался дефицит сигарет, и талонная система и Североуральск настигла.
Про обстановку в «Правде Севера»
Напомню про то время. Вовсю начались трасляции съездов народных депутатов. Говорили горячо и много. Веяло переменами. Юрий Николаевич это чувствовал, у него в кабинете постоянно работал телевизор. Он смотрел и отмечал что-то в своем блокноте.
Он как-то сразу почувствовал, что эти большие перемены грядут, и что все будет по-другому. И в то ненадежное еще время он каким-то чудом сумел передать свои ощущения и новое видение ситуации всему коллективу.
Все стало не так, как раньше. Я работал до этого в газете, которая до последнего держалась за КПСС, даже когда та стала разваливаться. И никаких горячих споров просто априори быть не могло.
А тут… Мы стояли на первом этаже редакции в холле, обсуждали последние новости. И там стояла пепельница, и мы курили одну папироску на двоих, потому что больше не было. И был сизый дым, который застилал все вокруг. И женщины ругались.
Но мы так горячо все обсуждали! И иногда мне казалось, что нам не хватает только кожаных революционных курток. Но писали на темы, которые сейчас никто не вспомнит — про свободу, равенство, про перемены… И про то, что совсем чуть-чуть, и все изменится.
Он — Юрий Николаевич, создал такую обстановку. Специально. Чтобы журналисты думали, могли общаться. Именно он думал об единстве тогдашнего коллектива.
Как же его уважали! Не передать словами. Его вызов к нему на второй этаж для разговора просто вызывал трепет. А что он скажет, как оценит и какое задание даст. Это была просто революционная атмосфера.
Как он мог это все создать — для меня до сих пор загадка. Мы жили одним делом, одной мечтой. И никто не оглядывался на зарплату. В Пермской области, из которой мы с женой вырвались в родной Североуральск, я получал 360 рублей. Это была зарплата оператора ЛП-19 вальщика или водителя трелевочника. Но я просто складывал деньги в верхний ящик кухонного стола, на нее все равно ничего невозможно было купить. Здесь я получал всего 120 и был счастлив!
Мы ездили на встречи с коллегами из соседних городов по обмену опытом, и говорили там наперебой, что же нужно сделать, чтобы изменить все и привлечь читателей газет к какому-то выбору, а не к тупому обсуждению ситуаций за кухонным столом.
На сбор грибов и ягод на УАЗике, приписанном к редакции, везде ездили, это укрепляло единство коллектива, и он это понимал. И везде он был с нами. Мы кучковались вокруг него. Он тогда был для нас Богом. И тираж газеты достигал 16 тыс. экземпляров, а не как нынешние две…
Пытался изменить
Да, когда пошли перемены примерно в 91-м и 92-м, он загорелся идеей изменить систему хозяйствования в самой редакции — самим зарабатывать. Бюджетных средств не было, финансирование прекратилось, редакция столкнулась с серьезными проблемами, начались задержки с выплатами зарплаты. Он стал над этим задумываться.
Даже не знаю, когда он спал. И спал ли он вообще. Я приходил на работу раньше всех. В 7.15 я уже был на месте. А он уже находился в редакторском кабинете. И у меня складывалось ощущение, что он вообще из редакции никуда не уходит. Его собака Колли, ласковая и миролюбивая, часто была рядом с ним.
Зоя Алексеевна Белошедова, бывшая ответственным секретарем, пожалуй, единственная, которая понимала его лучше всех. И здесь ничего между строк читать не нужно. Тогда было не то время, чтобы так считать. Я его по своей молодости и непониманию всего происходящего поддержать не мог, да и не понимал. Но она понимала. И это было святое!
Человек израбатывался свыше своих физических сил. Но всегда был готов принять посетителя.
А они тогда рвались горстями. Друг за другом, со своими горестными проблемами и просьбами, они думали, что после обращения в газету их проблемы решатся. Конечно, это было уже не то время, когда стоило позвонить в газету, и тут же какие-нибудь сантехники выезжали. Стало не так. Обстановка изменилась, не стало компартии, и газеты уже перестали означать какую-то ценность в плане решения частных проблем, типа, потек кран, а никто не идет.
У Юрия Николаевича всегда работал диктофон, автоответчик. Звонили так, что он отключался, потому что пленки не хватало. Проблемы — сразу в газету. Кто ж после этого мог полюбить его в горсовете? Да никто. Никому лишние проблемы не нужны. Отчеты, вызовы, проведение неправильной политики — отвечай!
И вообще, кто же может кусать руку дающего? Но он мог! Он писал правду, нарывался на препятствия, на оговоры, на интересы тех, кто думал использовать газету в корыстных целях. Сейчас так не получится. Это как-то по другому стало…
И он возвращался в редакцию с горечью в душе, но никогда виду не подавал. Он был тем, вокруг которого были люди, любящие его. Большинства нет в живых, но остались их воспоминания, очерки, их работа. По истине, Советского Союза нет, но у тех, кто понимает, он у каждого есть в душе. О других — просто молчу.
Понимал больше, чем тогда
Ко мне он подошёл не сразу. Я примерно полгода писал очерки о жизни в североуральских поселках. Не менее 8-ми написал, подробных и с анализом. Тогда он стал приглашать к себе на разговоры. «Заслужил»,— наконец, подумал я.
Выяснил, что я занимался теорией советского хозрасчета и бригадного подряда. Сейчас-то я понимаю, что это была химера на издохе СССР. Излет какой-то тогдашней экономики, хотя ведь и диплом защищал по этой теме. Но тогда еще нет, не понимал.
Юрий Николаевич попросил составить конкретный план выхода газеты на рентабельность без учета бюджетного финансирования. И предложил обратиться к администрации, чтобы его утвердили.
Я помню день, когда я с утра принес ему план, хорошо подготовленный и детально разработанный. Он прочитал его и восхитился! Все было четко. Предложил пойти немедленно с ним в администрацию (ну, тогда я уже не помню, как это все называлось — исполком или горсовет или еще как-то).
Мы бодро шли с этими бумагами по улице Молодежной в надежде всех этим планом удивить и получить согласие на действия. Но когда прошли половину пути, Юрий Николаевич вдруг стал замедлять шаг… В итоге в кабинет кого-то мы вошли, он говорил вяло и несвязно. Я-то думал, что мы будем кричать и требовать. Но нет… Мы просто передали бумаги.
Я тогда был обижен — столько работы, столько расчетов. И только много лет спустя я понял, почему он так поступил. Бюрократия — есть бюрократия, языком ты ничего не выкричишь. И вспомнил совет своего прежнего редактора в той же Пермской области, который говорил: «Пойми, основное правила бюрократа — не помочь людям, а сделать видимость помощи. Когда кладешь заявление под сукно, в 80 процентах случаях проблемы решаются сами собой».
Юрий Николаевич это знал! Языком и горлом ничего не выкричешь. Поэтому он стал замедлять шаг…
Так ничего и не случилось. Никто не принял наш план. Юрий Николаевич из последних сил пытался нам придать оптимизма на совещаниях, что не все еще потеряно. Но это было потеряно. Ничего не получилось. Но люди работали из последних сил даже без зарплаты.
Потом случилось «Наше слово»
По прошествии стольких лет я стал понимать, как сменилось название «Правды севера» на «Наше слово». Я ведь тогда работал и, как говорится, присутствовал. Тогда шла кампания за смену названий всего — от городов и улиц до названий газет. Была Архангельская газета «Правда севера» и еще несколько других. И, типа, нельзя повторяться.
Юрий Николаевич инцициировал кампанияю за смену названия. Впоследствии он мне признавался, что это было самой большой ошибкой в его жизни. Не могу оценивать это и не берусь. Время было такое. Но больше 100 названий газеты по конкурсу среди читателей было предложено.
Не он утверждал, так выбрали в тогдашнем Горсовете. Из всего огромного списка. Просто проголосовали за название и все. Он мог отстоять прежнее название. Но он верил тому что говорят на съезде народных депутатов и всегда проецировал на то место, где он живет. Он был в высоте, он пытался просчитать. Не получилось. Мы никогда не поймем его мыслей. Но это — особенный человек, не такие, как мы.
Как можно ездить за грибами на УАЗике с коллективом, если ты мыслями далеко и думаешь, как пристроить то, что говорят народные депутаты, к своему городу? А грибы тебе и вовсе не нужны. Это очень сложно. А он был таким.
Он анализировал то, что говорят по телевизору и иногда забывал даже об обыденных вещах. Я помню, мы ехали в сторону Черемухово и напротив Третьего Северного он вдруг обернулся ко мне с вопросом, а где ты тут живешь? И как ты на работу в такую рань являешься, когда автобус не ходит?
Удивился, конечно, я. Типа, в городе с женой, и мы оба пешком ходим… Он в тот момент настолько был отвлечен осмыслением того, что происходило на первых Съездах. Я год проработал, а он считал, что я езжу из поселка Третий Северный на работу каждый день на автобусе. И моя жена Лариса Чернышева — это что-то отдельное от меня.
Было ли ошибкой переименование газеты? Однозначно, да. Но сейчас даже изменить можно. Даже очень просто! Но надо ли возвратить прежнее название хотя бы в память такого человека? Вопрос. Он хотел бы исправить эту ошибку, я точно знаю. Но тогда он был увлечен анализом происходящего в обществе. Надеялся на перемены, и был согласен на все. А они не настали на тот момент. И настали ли они вообще даже сейчас?
22 августа 1991 года, когда ГКЧП
Так случилось, что Юрий Николаевич ушел в отпуск. По какой-то причине ответственным исполняющим редактора назначили меня, хотя, наверное, люди могли быть более достойными.
И когда случилось это ГКЧП, сутки все молчали. Потом, видимо, поступила команда — как себя вести. Пришел в Администрацию, предложил выпустить газету с пустой первой полосой. Тогда так некоторые издания делали в знак протеста. Сказали, подожди, совещались долго. Тогда только я стал понимать, как тяжело было Юрию Николаевичу хоть что-то согласовать. Его горячие порывы не по этому делу, а по другим, подрывались на корню. Привод на «ковер» был вообще обыденностью.
Критические статьи жителей города и поселков вообще рассматривались как провокация — типа, все не так. Трудно ему приходилоь возвращаться в редакцию не с понурым лицом. Но он это вытаскивал на себе и изо всех сил пытался сохранить коллектив.
И вот он почему тогда замедлял шаг. Он видел, даже при своей горячности, результат. Он знал, что редакция — это, по сути, обычная бюджетная контора, где никто и ничего не даст. Но были мысли… Были! Он надеялся на чудо. Не случилось.
Я встретился потом с ним лет через пять. Он выглядел усталым и осунувшимся. Но он продолжал тянуть все на себе. Как боец на передовой.
Я бы мог много еще рассказать про его выпуск «Вагран», которые называли сверху, что он просто засоряет газету ненужными материалами. Но сейчас все получается совсем не так. Его мемуары от Походяшина до Уральских заводов, до села Петропавловского и нынешнего Североуральска — это он смог сплотить краеведов и воссоздать историю нашего края. Пусть эта книга в его память будет издана! Желаю от всей души! Самая светлая память Юрию Николаевичу, который посвятил свою душу любимым местам! Далеко не всем так дано!