А брата моего, Мишу, как раз перед этим, в
1940 году, призвали
в армию. Прямо оттуда его
и отправили на фронт. Несколько писем Миша успел нам написать. Танкистом служил.
В мае 1942 года в боях под Сталинградом пропал
без вести.А к
1943 году немцы вплотную уже приблизились и
к нашему селу Троицкое, что
в Моздокском районе. Линия фронта уже проходила по реке Терек,
и жители боялись, что
вот-вот немцы займут Моздок. Многие ушли
в партизаны.Папу нашего (Никиту Пантелеевича Шепиль)
на фронт не призвали, потому что ему
к тому времени уже было
62 года. Папа выкопал рядом
с домом крепкий блиндаж,
в котором дно постлал соломой,
а верх сделал
из больших брёвен,
и землёй засыпал.
Мы начали прятать туда
на случай прихода немцев продукты: кукурузу
и другое зерно, овощи… Зарезали поросёнка,
и папа сало солёное закопал
в коровнике.Когда советские войска стали отступать
из Моздока, старались эвакуировать всё, что можно.
А что не могли, то сожгли, чтобы немцам
не досталось. Сожгли
и элеватор. Ещё у нас был гражданский аэродром, «кукурузники» там летали.
Так вот, цистерны
с топливом на аэродроме тоже сожгли.
И последним уезжал ветврач,
он целую можару
с лекарствами на лошади увозил.
Но
не успел, немцы уже зашли. Тогда
он сказал нашему папе: «Отец, спрячь.
Я потом вернусь
и всё заберу».
И взял с папы расписку.
Папа ночью выкопал яму
и спрятал лекарства.
И туда же и наши документы закопал. Спрятали документы
и письма Михаила, зная, что могут расстрелять
за то, что сын против
немцев воюет.Немцы вошли
в наше Троицкое, которое в 2,5 километрах
от Моздока находилось.
Нас из дома сразу выгнали,
и стали там жить сами.
А мы ушли в сарай к корове, но корову вскоре забрали бендеры.
Они полицаями работали, вместе
с немцами пришли.
На лошадях,
на бричках забирали скотину, кур.
А у нас был ещё жеребец хороший, которого папа вырастил. Когда немцы зашли, папа его
в угол поставил
и закрыл камышом.
А приехали бендеры
на лошадях. Жеребец услышал, как эти лошади ржут,
и тоже заржал,
и немцы его забрали.
Фашисты отбирали
у всех золото
и хорошие вещи. Затем всех евреев постреляли, вывозили их
в степь, и старых, и малых, убивали и
в ямы скидывали.
Ещё вырубили сады, чтобы коптить себе колбасу, для которой тащили
со всех деревень домашний скот.
Всех кошек и собак перестреляли, потому что боялись каждого шороха, всё им партизаны мерещились.
Партизан, когда ловили, расстреливали.
А мирное население
не трогали, приказ вроде
у них такой был.
Но мы сами боялись
на улицу высовываться. Никто немцам
не помогал из наших, все попрятались.
А потом стали немцы сильно стрелять, бомбили, сарай наш сгорел.
Мы спустились в блиндаж.Сестра моя Полина жила
на русском хуторе
с Иваном Кравченко, в
их дом попала бомба. Ирину, сестру Ивана, тогда сильно ранило
в ногу осколком. Самого Ивана угнали
в плен. А Полина с годовалым сынишкой пришла
к нам в блиндаж жить. Постелили
на солому рядно (домотканые мамины льняные половики)
и так спали.Зимой было холоднее,
в шубы кутались.
Вши нас заедали.
От вшей мама нас намажет керосином, а
он печёт, жжёт,
раны же от укусов болели.
А потом золу прокипятит, она устоится,
и этим раствором нас моет, а
мы плачем… У меня длинные волосы были,
а ножниц не было подстричь.
Больше года мы «под немцами» жили. Младший брат Толик родился
13 января 1944 года, когда немцы ещё
в Моздоке стояли.
Мама родила его прямо
в блиндаже. Пришла повитуха баба Маша.
Мы её Серечка звали, потому что фамилия
у неё была Серикова.
У бабы Маши этой детей
не было. Они взяли себе приёмную дочку Наташу,
а через год и
у них родилась дочка.Обе девочки росли вместе.
Как раз школу окончили,
и началась война.
Они обе учились сначала, потом пошли
на войну, их обеих убили.
Так баба Маша осталась совсем одна
и стала помогать нашей семье.
Вот и роды приняла
в блиндаже.Как это было? Папка зажёг каганок, это такая лампадка
на керосине с маленьким фитильком.
Отец огонь кресалом добывал
и поджигал. Мы все вышли
из блиндажа, но не
на улицу, боялись немцев. Слышали, как мама кричала,
а потом Толик закричал.
Его и не купали, бабушка
с собой воду
в чайнике принесла, да обтёрла полотенцем.
И ничем ведь мы
не болели.Кормить Толика было нечем, заваривала мама лист смородины
и поили его чаем. Молока
в груди было мало
у мамы, не
с чего было ему
много-то быть.
Один из немцев, которые жили
в нашем доме, сказал маме, что
у него у самого два «киндера».
Он пожалел маму
и дал сахарина, который ему
в посылках присылали. Сахарин – это такие маленькие сладкие
таблеточки были.У нас
в блиндаже была припасена железная цистерна
с керосином, мы
на примусе в чугунке варили пищу, кукурузные
лепёшки-чуреки пекли.
При немцах ничего
не сажали в огороде, старыми запасами обходились.
А воду брали
в камышах, в речке рядом. Ходили
за водой, прячась,
с ржавыми вёдрами, немцы все хорошие
забрали себе.Однажды там,
в камышах, двух партизанок встретили, они сказали, что
из Ровно. Попросились
к нам и месяц у нас прожили, мама
за эти дни чуть
с ума не сошла, боялась, что нас всех постреляют. Немцы их
у нас увидели, но
мы говорили, что это наши родственницы.
Одну Наташа звали, другую – Надя, молодые
и красивые были.Старший брат Василий незаметно воровал
у немцев порох
в железной банке, хотели
что-то подорвать.
Так папа его сильно отругал
и запретил, сказал, что всех постреляют, если узнают. Потом
как-то партизанки пришли
со стороны речки
и сказали: «Отец, завтра будут немцы отступать».
И правда, так
и вышло. Ещё эти партизанки сказали, что приедут
к нам после войны,
но так и
не приехали.Немцы стали готовиться
к отступлению. А у нас земля-то чернозем, они награбили,
а машины ломаются,
и они вывезти
не могут. Так машины полуторки
и пооставляли. А утром немцы в
4 часа ушли, мы
не спали всю ночь, боялись. Потому что стреляли сильно.
Утром вышли – тихо, никого нет, всё разбито, побито, порушено,
в хате спать негде.
Я вышла на улицу и вижу, что идут два немца.
Я забегаю: «Пап, два немца идут».
А он говорит: «Быстро
в блиндаж». Они стучат, папа открыл, а я
за дверями спряталась.
А они спрашивают: «Отец, немцы давно отступили?» Оказалось, что это русские были переодетые.
Конец
1944 года уже был. Когда русские
из Моздока немцев выгнали,
мы посмотрели на наших солдат
и жалость взяла. Бедные, какие они оборванные.
Все раненые, грязные.
Вот такие большие котлы бабы кипятят, солдаты купаются,
а вши как жир плавают рядом.
Мама нам тогда тоже сразу воду нагрела, и мы по очереди
в бочке мылись.
Папе бороду длинную отстригли,
а там вши дыры проели.
Наших русских раненых черви заедали,
у них язвы по телу были.
А папа взял
и сказал, что
у него лекарства есть спрятанные, которые ветврач оставил.
И с аэродрома приехали, это всё откопали.
Там йод был, бинты, вата, дёготь…
И стали лечить эти язвы. Дёгтем капнешь
на язву, а оттуда черви…Лекарства тогда помогли сильно нашим раненым.
И наш военный сказал: «Давайте
я расписку вам дам, что
я забрал», фамилию указал
и печать поставил.
А никто так после
за лекарствами и
не приходил, наверное, убили того ветврача.
На нашем аэродроме было много ям после бомбёжки, папа
с другими жителями ходил
их заравнивать. И самолёты наши стали садиться
на взлётной полосе.
Сразу после ухода немцев
у нас много детей погибло. Немцы впопыхах убегали, «Катюша» наша как огнём пальнёт – они всё своё оружие бросают
и бегут. Столько снарядов неразорвавшихся оставили,
а дети их подбирали и подрывались. У брата моего Василия тоже несколько пальцев
на руке нет.Он
с другом понёс отцу ужин,
и нашли какой-то карандаш,
и начали ковырять.
Наш-то отбежал,
а друг нет.
Наш прибежал обратно – руку под фуфайкой держит, всю
в крови, один палец
на руке остался, а
4 оторвало. А друга вообще насмерть всего разнесло взрывом.
Выжили мы
в войну во многом благодаря папе.
Он у нас раздобытый был. Ведра, ванны делал всем бесплатно. Другие бабы без мужиков остались ведь.
В лесу с дуба кору сдирал, замачивал, кожи выделывал, сапоги
и куртки шил.
А когда немцы ушли, весной
мы ходили картошку откапывать
на поле, щавель ели, черемицу. Многие поумирали
от голода.После войны первым делом
в Моздоке ремонтировали церковь. Помню, что ещё
до войны жители,
у которых была корова, носили
на Рождество в церковь творог, сметану
и молоко тем людям,
у кого коровы
не было. Брат Михаил у нас тогда тоже ходил
на базар.На коромысле несёт творог, сметану, молоко продавать,
а оттуда пряники самодельные розовые: слоники, зайчики.
Миша хороший, красивый был.
Так с войны и
не вернулся. Папа и Молотову и Кагановичу писал, чтобы его найти.
Мама наказывала: «Доча,
я помру, а
ты ищи».Брат мой – Михаил Никитович Шепиль,
1922 года рождения. Место рождения: Харьковская область, Шпетовский район, хутор Бойков. Призван Моздокским райвоенкоматом Северо-Осетинской АССР.
Ни одной Мишиной фотографии
не сохранилось. Папа ведь закопал документы.
А когда после войны раскопал, то все были испорченные,
от дождей намокли. Лекарства сохранились,
а документы нет.
А мы всё ищем
до сих пор по всем архивам и
в интернете брата моего Михаила,
а вдруг не погиб под Сталинградом?
Ваше сообщение будет опубликовано, если оно не содержит:
— ненормативной лексики
— личных оскорблений или негативных высказываний в адрес других посетителей сайта или иных лиц
— личной переписки, не имеющей отношения к обсуждаемому материалу (для этого есть сервис онлайн-дневников)
— ссылок на какие-либо, не относящиеся к теме обсуждаемой публикации, страницы в интернете
— рекламы товаров или услуг, адресов или телефонов и т.п.
— призывы к насилию, в том числе к насильственному свержению режима
Администрация сайта оставляет за собой право удалять любые сообщения с сайта без объяснения причин.
Комментарии к материалам сайта - это личное мнение посетителей сайта.
Мнение автора сообщения может не совпадать с мнением администрации.
Посетители, которые используют возможность делать комментарии на нашем ресурсе в целях троллинга, будут подвергаться особому вниманию по части используемых IP-адресов.