Осенние заметки Бориса Золотарёва

1. Ясный день ясного октября
Так тихо и спокойно, что пушинка, оброненная пролетевшей надо мной птицы, села на тропу плавно и неслышно, будто сквозь что-то вязкое, густое… Все замерло в природе, все отдыхало, отходило после летних жары и хлопот. Даже ветер-озорник, устав от усилий сдувать с деревьев отжившую свое листву, утихомирился. Правда, еще не все деревья оголены, на многих держатся яркие пряди, будто клочья шерсти на овце, оставленные неумехой-стригалем.
А вон крона молодой березки совсем мало тронута, стоит в царском одеянии и замерла в тревожном раздумье: как-то с ней обойдутся? Смотрю на березку, любуясь ее пышным одеянием, вдруг вижу: листочек с верхней веточки сорвался. Отчего? Может, та птичка, только что пролетевшая, сидела на веточке и дала толчок. А лист, кувыркаясь, стал падать. Задел другой, стронул его, затем оба они потревожили пружинистую веточку. И вот уже на землю обильно посыпались золотые листья-медали. К вечеру береза полностью разделась и, как бы стыдясь наготы, замерла.
2. По задворкам ходит месяц…
Есть в пору зрелой осени изумительно очаровательное зрелище — восход луны. Оно особенно впечатлительно в деревне. В сумерки вышел за околицу села подышать духмяным ароматом опустевших полей. И верно: только свернул с проселочной дороги на полевую, лицо опахнул легкий ветерок. Сразу уловил знакомый запах соломы, который стойко держится обычно до снега.
Зачем-то глянул в сторону деревни и удивленно замер. Там, за старым молотильным сараем, что-то полыхало. Может, пожар? Но сияние спокойное, без сполохов, хотя становилось все ярче, шире разливалось. Наконец догадался: это же восходит луна! Вот на краешке крыши блеснула огненная подковка, которая прямо-таки на глазах стала расти и округляться, а вскоре превратилась в большой медный диск, источавший не слепящий глаз свет. Когда луна вышла на чистое небо, вокруг ее вспыхнул бледно-перламутровый ореол — это лунный свет дробился в дрожащей испарине, которую источала еще не остывшая совсем земля. От деревьев, кустов и строений легли на траву размытые причудливые тени.
Такую крупную медную и низкую луну можно увидеть только осенью. Летом ночную странницу как-то не замечаешь, порой о ней вовсе забываешь, даже вдруг ловишь себя на странной мысли: уж не на летние ли каникулы удалилась куда-то в беспредельные выси? Известно, ночь летняя коротка, потому луна и не замечается. Зимой же она яркая, маленькая, ходит высоко, поднимается почти в зенит, будто съежившаяся от мороза.
Осенняя луна, словно отяжелевшая от обилия света, летних соков и тепла, как бы полнеет и потому ходит низко, по задворкам. Смотришь на медноликую бессонницу и забываешь обо всем бренном, о проблемах насущных.
3. Игра света
Октябрьский вечер. Небо чистое, лишь там, куда падало солнце, грудились облачка — тонкие, прозрачные, будто кто-то готовил кисейный полог, чтобы прикрыть светило, когда оно скатится за горизонт. Так и получилось: едва солнце коснулось земной кромки, те облачка вспыхнули и набухли до ослепительного золотисто-белого каления, и на землю полился белый свет, все вокруг покрылось матовым налетом, казалось, сам воздух излучает сияние. По мере того, как становилось сумеречнее, тускнел и этот молочный нацвет, медленно угасал, будто солнце, уходя на покой, забирало с собой и то сияние. А цвет тех облачков-вуали продолжал меняться. Из белых, затем матовых они становились сначала оранжевыми, потом малиновыми, а под конец, когда сумерки совсем сгустели, темными, почти черными.
4. Ромашки улыбнулись
Утром пошли с внучкой на прогулку. Было еще довольно прохладно. Кое-где на пожухлой траве серебрился иней. Остановились на краю глубокого оврага, по дну которого шепеляво шептал что-то ручеек. На срезе оврага увидели кучно росшие ромашки. От холода их белые головки-розетки печально поникли, а лепестки-ресницы скрутились. Внучка увидела увядшие растеньица и упавшим голосом протянула:
— Им, бедненьким, хо-ло-дно!
— Ничего,— сказал я бодро.— Поднимется выше солнце, и они повеселеют. А пока давай их погреем!
— А как? — подняла внучка на меня удивленные глаза.
— А вот так!
Я подошел к одному цветку, наклонился к нему и, обхватив ладонями, стал шумно на него дышать. А когда раскрыл ладони, вид у цветка был совсем другой: белые лепестки расправились, головка поднялась, листочки стали упругими.
Сколько радости, восторга было у внучки! Она встрепенулась, подбежала к ромашке и, осторожно зажав в своих горячих ладонях, стала дуть туда. Потом отогрела еще несколько ромашек. В ответ на нашу заботу и ласку ромашки ожили, ярко заблестели молочными с яичной пуговкой зонтиками, потянулись к солнцу.
Мы долго стояли у белоголовой стайки ромашек, любуясь их живой красотой. А они благодарно улыбались нам.

Борис ЗОЛОТАРЕВ.
Газета «Наше слово» № 106, 29 октября 2010 года