Итак, «попирание личности» — вот
в чем, по
Сухово-Кобылину, гению
и знатоку, сущность бюрократизма. Утверждают, что основатель бюрократического порядка
на Руси — Петр
I с его табелью
о рангах: 14 ступеней, от коллежского регистратора
до канцлера. Но табель, мысль
о которой подал Петру
как-никак европейский мудрец Лейбниц, никакое
не попирание. При ее четкой иерархичности она — инструмент управления трудноуправляемым государством.
Основатель бюрократизма,
с той поры управляющего Россией, создатель самой по себе бюрократии как системы —
не Петр, а Николай I, напуганный
1825 годом. Заменивший родовое дворянство (которое именно родовитостью
и имущественной независимостью,
а после победы над Наполеоном Бог знает что возомнившее
о своих, как теперь говорим, правах человека, становилось опасным для деспотизма) как раз бюрократией. Людьми, лично обязанными тому, кто предпочел
и назначил. «Не умными,
а послушными».Нынешний аналог —
хотя бы и то, что никому
не придет в голову назвать — обозвать? — чиновника, пусть
с тремя докторскими званиями, интеллигентом. Наоборот. Идет,
и справедливо с точки зрения государственного рационализма, вытеснение «больно умных» интеллигентов, спроста призванных Ельциным. (И
до него не бывало. Ни при Брежневе, который, впрочем, трезво себя оценивая, приближал
к себе умников
на роль интеллектуальной обслуги,
ни при Хрущеве,
ни при самодостаточном Сталине.
А поголовная интеллигентность ленинской «гвардии» — давно разоблаченный миф.
Ну разве что носили пенсне
и жилетки, и то с облегчением — те, кому удалось выжить, — перейдя
на маскарадно-полувоенную форму.)
У
Петра-тирана сколько было выдвиженцев, выделявшихся
из общего ряда! Понятно: личность ценит личность.
У Николая Павловича, очень неглупого, его ум уже был «такой», было великолепное понимание, где
у человека самое уязвимое место. Понимание
и умение палача, который
и обязан знать, где уязвимее
и больнее, — кстати, почти верное свидетельство заурядности человека. (Случай Сталина, и
не его одного, конечно. Заурядности, даже или тем более умной, легче расколоть
и влюбить в себя кого хочешь,
будь то хоть Пастернак.)
Умение, повторю, палача — или по крайней мере провокатора. Потому что — коротко, без затей говоря, — никем иным, едва начав царствовать, Николай и
не был, когда
в личных допросах декабристов взывал к
их неумению лгать,
к чувству дворянской чести…
А как же, ведь
он сам «первый дворянин»,
не менее, чем они, желающий блага отечеству…
Чем,
к слову, предопределил гибель дворянской империи, основанной именно
на чувстве чести. «Декабристы разбудили Герцена»; Николай разбудил —
в итоге — Распутина.
Так или иначе произошла смена приоритетов:
не честь, а послушание. И цинизм. Вот откуда памятно-панинское: «Я всю жизнь подписывал вещи, несогласные
с моими убеждениями». Гордость по причине
отсутствия чести…О Боже! Честь… Отсутствие чести… Экая, скажите, сентиментальная патетика!
Об этом ли говорить сегодня, при виде российского казнокрадства
и взяточничества, тем паче
с его вековыми традициями,
с его легендами
и гигантами воровства, вроде петровского Меншикова?
Между тем…Когда
Сухово-Кобылин сказал: «Русскому — чиновничество сродственно…», закончив: это, мол, «родственно извращается
во взятку», не получится уличить российского гения
в русофобстве. Все это действительно тянется издавна, успевши
в самом деле сродниться если не
с русским характером, то
с нашим обычаем. Издавна —
не только из времени воеводского «кормления», то есть,
в сущности, обреченности «кормящих» — кормить, но и
из самого по себе отсутствия свободы. Чего, признаться,
не все наши умы понимали.
(Даже Фонвизин, «друг свободы», по Пушкину, посетив Францию, патриотически заключал: «…Научился
я различать вольность по праву
от действительной вольности». Дескать, да, «наш народ
не имеет первой», пребывая
в крепостничестве, но…
Все равно у французов хуже, беднее!
Мог ли Денис Иванович предвидеть, что свобода, страшно сказать, подыхать, коль придется,
с голоду, исторически перспективна?
И она в конце концов обеспечит французскому труженику самостоятельность
и идущее вслед благополучие.)
Что ж, и тут предопределенность?
И — начав
с Николая — неизбывное
и абсолютное взаимопонимание высшей власти и «аппарата»?
Так можно подумать (нельзя
не подумать), вспомнив хотя бы… Это, простите,
из опыта моего поколения: историю
с Владимиром Дудинцевым,
с легендарным романом «Не хлебом единым». Романом достаточно слабым, вызвавшим реакцию,
со всех сторон совершенно неадекватную его объективной «смелости».
И со стороны низов (вспоминаю наше студенческое обсуждение
в Комаудитории МГУ, смертельно напугавшее радикализмом самого автора, так что я, признаюсь,
с той поры
не мог относиться
к нему всерьез). И, конечно,
со стороны верхов,
на годы объявивших Дудинцеву запрет
на профессию. Потому что,
как бы то ни было, задел бюрократическую систему,
от которой власть себя
не отделяла.Вопрос: может, только
в случае авторитаризма бюрократия бывала урезана
в своих неограниченных правах?
На первый — это
не означает: непременно неверный — взгляд, похоже, что так. Начиная
с Ленина (оставим
с трудом в стороне то, как ближайшие ленинцы принялись делить царские сервизы, хватали эрмитажную мебель, запускали личную лапу
в золотые сокровищницы…),
был же и смехотворно вспоминаемый ныне «партмаксимум» для рядовых партийцев. Авторитаризму большевиков, возможно, сперва казалось, что его самого, авторитаризма, достаточно, дабы управлять страной, держа
в строгости бюрократов
средней руки.Да
и при Сталине —
во всяком случае,
опять же на поверхностный взгляд — бюрократия всем видом показывала свое смиренное место. (Очевидность, неприятная для осознания: ведь
и преступность при диктаторе съеживается,
как бы прячется.) И как привычка, помним
из классики, есть «замена счастию», так понятия «совесть» и «честь» подменялись
хотя бы, и
на том спасибо, стыдливостью.
Свой уже не «партмаксимум», а «партминимум» жрали
за заборами, не выставляя на обозрение собственную имущественную избранность.
Но — жрали, будучи куплены
и развращены.Пожалуй, еще
и Хрущев попробовал приструнить аппарат,
за что и был свален.
А уж Брежнев… «Сталинские соколы без сталинской плетки над ними», — хлестко, по-плеточному высказался
в то время Наум Коржавин.
Не возьмусь утверждать,
не имея доверенности, что именно это мой мудрый друг
повторил бы о России Путина. Лично
я бы только добавил, что разгул зажравшегося —
и все еще
не нажравшегося — чиновничества заставляет, возможно, тем самым льстя нынешней власти, задуматься:
а вправду ль у нас истинно жесткий авторитаризм, грозная вертикаль?
В чьих руках власть? Президента, премьера или тех, кто нагло — примеров, как знаем, полно — игнорирует
их же приказы
и декларации?..Глупый вопрос: что делать?
Как быть?Отличнейше понимая, что смешон по-маниловски,
все-таки повторю слова даже
не то чтобы устаревшие, но
в нынешней ситуации именно смешные. Совесть (кто где
ее видел и осязал?). Честь
(вы случайно, к примеру, не видели телетрансляцию съезда кинематографистов, где — самый свежий пример —
Н. С. Михалков именно
к чести взывал,
ее защищал и отстаивал? Повторяюсь,
но долго еще
не отмыться от этого зрелища…)
И
все-таки… Нет, конечно, эти слова
не проникнут в сердца властвующих
и ворующих, но…
Ум — как ограничитель, как предохранительный клапан.
Не «такой», просто ум,
должен же он
(во всяком случае, может) попридержать страну
на краю пропасти. Ну, разумеется, всегда найдется увертка. Самая
из них универсальная: «Умом Россию
не понять… В Россию можно только верить».
(«Нужно» — помнится, простительно оговорился, цитируя Тютчева, экс-президент. Оговорку вспоминаю тем более без малейшей иронии, что она выразила
не только волевой посыл, но
и сущую реальность.)
Кстати, это четверостишие
1866 года, ставшее эмблемой российской заносчивости, декларацией агрессивного утопизма, надежды прожить своим запечным — вот уж и
в самом деле «таким» — умом, Тютчев публиковать
не стал. Да и есть ли тут заносчивость, агрессия, гордость?
Посмотрите хронологический контекст. Единственное по-настоящему содержательное стихотворение — обращение
к Вяземскому: «Когда слабеющие силы / Нам начинают изменять…» Мудрость, пришедшая вместе
с усталостью, —
как же не расслышать и
в роковом четверостишии также отчаяние ума, уставшего быть умом?
Уж никак не заповедь-проповедь…Вот те на!
А бюрократизм с его, подчеркиваю
и повторяю, принципиальным идиотизмом, выставляемым напоказ, без стыда
и без опасения быть наказанным, —
он тут при чем?Да при том, что ничто надежнее, чем тютчевская проговорка, охотно подхваченная
и понимаемая так, как нам (им!) выгодно,
не внесет в душу российского бюрократа
и взяточника мир. Иначе, дескать, нельзя. Иначе
на Руси не бывало. Научились жить без чести
и совести (власть, сперва одна, потом
и другая, третья, отучила, попеременно внушая:
нравственно то, что полезно делу, уж там монархии, пролетариата, бизнеса), ан
и дальше еще поживем.
Вывод? Печальный.
А вы какого хотели?
Благословенны все способы искоренения коррупции —
от судебных до, смешно сказать, намерений пристыдить.
Но ничего — или почти ничего —
не выйдет, пока
не станем внутренне (а уж если
и внешне!) свободными.
Утопия? Скорее идеал, без которого, сколь он
ни недостижим, общество
не может стать обществом.
А человечество — человечеством.
Лишь бы понять: сила бюрократизма самого по себе, когда даже взятка, которая кажется самоцелью
и чаще ею является, есть только «извращение», — эта сила
в том, что бюрократизм приучил нас жить
в мире абсурда.
И
ведь живем.Понятно,
ничего бы глупее
не было, как объявить: все примеры чиновничьего идиотизма, удостоенные публикации в «Новой», суть нарочитые издевательства над людьми, над государством, наконец, над властью, которую бюрократ пересиливает. Этакий — модная тема — всероссийский, ежели
не всемирный, заговор бюрократов.
Но обычно, даже всегда, подобное — результаты корысти, лени, расхлябанности, чиновничьего разврата. Глупости, наконец.
Важно другое.
В любом случае они могут себе такое позволить.
…А теперь, отмучившись над моими статьями, читатель «Новой» имеет право веселиться, продолжая читать про идиотов-чиновников. Ментов, депутатов… Ах, какие они дураки!
Напоследок напомню: «Глупость — это такой ум».
И кто же, выходит, глупее: они, хозяева жизни, или мы, принявшие
их правила? Сколько бы ни веселились за их, как нам кажется, счет.
Станислав Рассадин, обозреватель «Новой»
«Новая газета» № 54 от 25 Мая 2009 г.
Ваше сообщение будет опубликовано, если оно не содержит:
— ненормативной лексики
— личных оскорблений или негативных высказываний в адрес других посетителей сайта или иных лиц
— личной переписки, не имеющей отношения к обсуждаемому материалу (для этого есть сервис онлайн-дневников)
— ссылок на какие-либо, не относящиеся к теме обсуждаемой публикации, страницы в интернете
— рекламы товаров или услуг, адресов или телефонов и т.п.
— призывы к насилию, в том числе к насильственному свержению режима
Администрация сайта оставляет за собой право удалять любые сообщения с сайта без объяснения причин.
Комментарии к материалам сайта - это личное мнение посетителей сайта.
Мнение автора сообщения может не совпадать с мнением администрации.
Посетители, которые используют возможность делать комментарии на нашем ресурсе в целях троллинга, будут подвергаться особому вниманию по части используемых IP-адресов.